„ПИСМО” („ПИСЬМО”)
Никола Йонков Вапцаров (1909-1942 г.)
Болгарские поэты
Переводы: Мария Павлова, Инесса Соколова, Владимир-Георгий Ступников,
Любовь Цай, Дмитро Щербина
Никола Вапцаров
ПИСМО
Ти помниш ли
морето и машините
и трюмовете, пълни
с лепкав мрак?
И онзи див копнеж
по Филипините,
по едрите звезди
над Фамагуста?
Ти помниш ли поне един моряк,
нехвърлил жаден взор далече,
там, дето в гаснещата вечер
дъхът на тропика се чувства?
Ти помниш ли как в нас
полека-лека
изстиваха последните надежди
и вярата
в доброто
и в човека,
в романтиката,
в празните
копнежи?
Ти помниш ли как
някак много бързо
ни хванаха в капана на живота?
Опомнихме се.
Късно.
Бяхме вързани жестоко.
Като някакви животни в клетка
светкаха
очите жадно
и търсеха,
и молеха пощада.
А бяхме млади,
бяхме толкоз млади!...
И после... После
някаква омраза
се впиваше дълбоко във сърцата.
Като гангрена,
не, като проказа
тя раснеше,
разкапваше душата,
тя сплиташе жестоките си мрежи
на пустота
и мрачна безнадеждност,
тя пъплеше в кръвта,
тя виеше с закана,
а беше рано, беше много рано...
А там –
високо във небето,
чудно
трептяха пак на чайките крилата.
Небето пак блестеше
като слюда,
простора пак бе син и необятен,
на хоризонта пак полека-лека
се губеха платната
всяка вечер
и мачтите изчезваха далеко,
но ние бяхме ослепели вече.
За мен това е минало – неважно.
Но ний деляхме сламения одър
и тебе чувствам нужда да разкажа
как вярвам аз и колко днес съм бодър.
Това е новото, което ме възпира
да не пробия
своя
слепоочник.
То злобата в сърцето
трансформира
в една борба,
която
днес
клокочи.
И то ще ни повърне Филипините
и едрите звезди
над Фамагуста,
и радостта
помръкнала в сърцето,
и мъртвата ни обич към машините,
и синята безбрежност на морето,
където вятъра на тропика се чувства.
Сега е нощ.
Машината ритмично
припява
и навява топла вера.
Да знаеш ти живота как обичам!
И колко мразя
празните
химери...
За мен е ясно, както че ще съмне –
с главите си ще счупим ледовете.
И слънцето на хоризонта
тъмен,
да, нашто
ярко
слънце
ще просветне.
И нека като пеперуда малка
крилата ми
опърли най-подире.
Не ще проклинам,
няма да се вайкам,
защото все пак, знам,
ще се умира.
Но да умреш, когато
се отърсва
земята
от отровната си
плесен,
когато милионите възкръсват,
това е песен,
да, това е песен!
Никола Вапцаров
ПИСЬМО (перевод с болгарского языка на русский язык: Мария Павлова)
Ты помнишь ли
то море, и машины,
и трюмы,
что наполнил
липкий мрак?
И дикую тоску
по Филиппинам,
по звездам, что горят
над Фамагустой?
Ты помнишь, был ли хоть один моряк,
который бы не бросил взора
туда, где в голубых просторах
дыханье тропиков ты чувствовал?
Ты помнишь ли, как нас,
мало-помалу,
обуревали смутные сомненья,
как постепенно
вера
исчезала
в добро, в людей,
в романтику,
в стремленья?
Ты помнишь? Жизнь
так быстро и так просто
поймала нас…
И, зубы сжав от боли,
опомнились мы.
Поздно!
Мы связаны, и мы в неволе.
Как у зверей, сидящих в тесной клетке,
глаза
блестели жадно,
блестели,
умоляя о пощаде.
Как молоды, как молоды мы были!
И после... после...
зло и беспощадно
в больное сердце ненависть впивалась;
как черная гангрена,
как проказа,
она росла
и душу растравляла.
Та ненависть сетями оплела нас,
сетями пустоты
и мрака,
она сжигала кровь
и угрожала.
Но было рано, было слишком рано...
А там –
высоко в небе,
в час заката,
опять дрожали крылья
белых чаек,
и небо было светом вновь объято,
и голубела
даль морская...
Опять на горизонте
вечерами
терялись паруса
в белесом дыме,
и мачты колыхались над волнами,
ты помнишь ли? Но были мы слепыми!
Все это позади.
Но мы, как братья,
с тобой тюфяк соломенный делили.
И вот тебе хотел бы рассказать я,
как верю я и как я полон силы!
И это Новое теперь мне помагает
покончить
с тьмою
прошлых заблуждений
и злобу мне
в груди
переплавляет
в свещенный
гнев
сегодняшних
сражений.
Оно вернет мечту о Филиппинах,
и звезды, что горят
над Фамагустой,
и радост ту,
что вытеснило горе,
и нашу прежнюю любовь к машинам,
и эту синюю безбрежность моря,
где ветер тропиков лелеял наши чувства.
Глухая ночь.
Спокойно и ритмично
стучит машина,
пробуждая веру...
О, если бы ты знал, как жизнь люблю я!
Как ненавижу
праздные
химеры!
И верю я:
сквозь мрак и ночь пройдем мы,
ломая льды могучими руками,
и солнце вновь на горизонте
темном
заблещет
животворными
лучами.
И пусть, как мотыльку, лучи, сияя,
сожгут мне крылья.
Их не прокляну я,
не будут сетовать,
ведь я же знаю,
что срок придет –
и мертвый упаду я.
Но умереть в тот час,
когда смывает
с себя земля
столетий яд и плесень,
когда мильоны
к жизни воскресают,
да, это будет
лучшая из песен!
Никола Вапцаров
ПИСЬМО (вольный перевод с болгарского языка на русский язык: Инесса Соколова)
Ты помнишь ли море, отсек наш машинный,
и трюмы, что с мраком
и липки… не грустно?
Тоской не заполнился
по Филиппинам,
и яркой звезде,
что крупней Фамагусты?
Ты помнишь, моряк был один на примете,
бросавший свой взор постоянно далече
при гаснущих сумерках, чаще под вечер,
дыхание тропиков вновь ощущая?
Ты помнишь, как полнились
мало-помалу
с прохладою бриза последней надеждой
и верой
в хорошее,
доброе „надо”,
в романтику
жизни,
что с добрым началом?
А помнишь, как быстро,
довольно легко нам
был риск попадаться
в капкан,
оступиться?
Прозрел.
Это позже.
Застрял и глубоко.
Был связанным в клетке,
как зверь дикий бился.
Глазами сжигая,
молил я пощады.
То было давно,
в жизни были преграды!
А после… а после
тебя ненавидят,
не все, только те, чьи сердца
как гангрена,
но сам не проказа,
кому-то не в душу,
душа тех – пустая,
в моей – очень скверно,
угрюмая жизнь,
и растёт безнадежность,
в крови поселилась
как гнойная рана,
и это так часто, и это так рано…
А там –
на волнах,
мир другой и чудесный,
над морем трепещут любимые чайки.
Я помню блеск солнца,
как небо прелестно,
гладь моря – красивую необычайно,
вдали горизонт и как солнце садится,
меняются краски морские
под вечер,
а мачты устали скрипеть: путь далече,
на отдых пора нам, до утра, до встречи.
Но это – всё в прошлом, всё это – не важно.
с тобою росли мы в отдельных кроватках.
Но есть наши чувства, сказать тянет жажда,
когда же проснёмся, скажу без утайки.
А также о новом, что держит в тревоге
и сверлит
меня
будто полуслепого.
Есть злоба на сердце,
накоплено много.
Для битвы
сегодняшней
это
основа.
Для новой мечты брошу я Филиппины,
и звезды забуду
над той Фамагустой,
но в новом ключе
не забуду машинный
отсек, тот, что в трюме, и радости чувство
в бескрайности звезд и просторы морские,
тропический ветер, ночную прохладу.
Сейчас, в эту ночь
все, как прежде, ритмично,
и сердце запело:
всё будет как надо.
Ты знаешь, конечно, как жизнь дорога мне!
Пустая химера –
мерзка,
не нужна нам…
Сомнения нет, что день ясный наступит –
расчётливым курсом сломаем все льдины.
Но если сейчас горизонт виден
темным,
дождемся мы
света,
коль будем
едины.
Пусть стану крылатым, как бабочка, может,
в опале стараюсь и выжить,
но сложно.
Ругаться не буду,
скулить не умею,
готов и к тому,
что могу умереть.
Но жаль умирать,
когда новое веет,
все ж плесень живуча,
нести может
смерть.
Когда же поднимемся, нас миллионы,
то песня поможет
врага одолеть!
Никола Вапцаров
ПИСЬМО (частичный перевод с болгарского языка на русский язык: Владимир-Георгий Ступников)
Ты помнишь,
Море, где в машинном отделении
скрывался мрак довольно густо?
Ту ностальгию на Филиппинах,
Желанье зреть скопленье звёзд над Фамагустой?
Ты помнишь,
Был ли среди нас, хотя б один матрос,
С тоской, не бросивший свой взор в далёкий край,
В вечерних сумерках тропических дыханий?
Ты помнишь,
Как мал-помалу, теряя веру и последнюю надежду,
Разочаровались мы
В романтике своих пустых желаний?
Ты помнишь,
Как мы, довольно просто и очень быстро
Попались в этот жизненный капкан?
Но слишком поздно мы поняли,
Что стали просто мы рабами.
И как животные мы жили в клетках,
Смотря блестящим, голодным взглядом,
Молили и просили о пощаде.
Мы были юнными,
Мы были молодыми...
А потом... А затем...
Никола Вапцаров
ЛИСТ (перевод с болгарского языка на украинский язык: Любовь Цай)
Ти пам’ятаєш
море і машини
і трюми, де липка
пливла пітьма?
Потік нестримних мрій
про Філіпіни,
про Фамагусти
чарівні зірки?
Хіба ж один моряк, що тайкома
жагучий погляд слав в краї далекі,
де день згасав тропічний серед спеки,
й сміливі в них пробуджував думки?
Ти пам’ятаєш,
як помалу-малу
останні полишали нас надії,
в добро
й людину
віра покидала
і романтичні як
згасали
мрії?
Ти пам’ятаєш,
як невпинно й грізно
було нас у кайдання долі скуто?
Отямилися ми.
Але запізно.
Ми в путах.
Нам, наче звірю, що його спіймали,
блищали
очі, жадібно
молили,
жадали милосердя ми нестримно.
Ми ж бо були
такими молодими!
А потім... потім
пристрасна відраза
у серце у самісіньке вповзала.
Немов гангрена,
Ні, немов проказа,
вона росла
і душу роз’їдала,
вона плела своє гидке плетіння
нікчемності бридкої,
збайдужіння,
просякла нею кров,
від неї в серці рана,
але було зарано, ще зарано...
А там –
в далекім щирім небі,
з шалом
чайок бентежних тріпотіли крила,
і знову небо слюдяне
блищало,
безмежний простір
голубів щосили,
тугі вітрила знову виринали
й губилися
вечірньою порою,
і щогли даль ваблива поглинала,
та ми були засліплені з тобою.
Минуло все... Згадаймо дні і ночі,
де ми лиху годиноньку ділили,
тому тобі так розказати хочу,
як вірю я й велику чую силу.
І це нове, це те, що зупинило
вчинити
самогубство
серед ночі.
Воно у серці злість
перетворило
на боротьбу,
що
навкруги
клекоче.
І нам воно поверне Філіпіни
і Фамагусти
чарівні зірки,
і радість,
з часом що в серцях зміліла,
і нашу згаслу приязнь до машини,
і синє море, неозоре й миле,
де чути вітер тропіків терпкий.
Приспівує машина
серед ночі
і навіває
теплу віру й смуток.
Якби ти знав, як сильно жити хочу!
Й ненавиджу
пусті химери
люто...
Міцні льоди зламаймо. Недаремно
ясніше ясного тепер я відчуваю:
за горизонтом
непривітним темним
ще наше
сонце
радісно
засяє.
Дарма! Хай як метелику малому
мені обпалить крила.
Та від втрати
не буду клясти й
жалитись нікому,
бо знаю:
прийде час колись вмирати.
Життя віддати в мить,
коли спадає
нашарування
всіх отруйних
плісняв,
тоді, коли мільйони воскресають,
то це є пісня,
так, то справжня пісня!
Никола Вапцаров
ЛІСТ (перевод с болгарского языка на белорусский язык: Дмитро Щербина)
Ці помніш мора,
караблі з судзінамі,
і трумы, дзе пануе ліпкі змрок?
Як трызнілі з табою
Філіпінамі
і зорамі буйнымі
Фамагусты?
Ці помніш ты, як прагавіты зрок
матросы кідалі далёка —
туды, дзе дня згасала спёка
і брыз трапічны дыхаў густа.
Ці помніш ты, як мы
ўсё болей, болей
у добрасць і людзей гублялі веру,
і стылі
спадзяванні нашы
й воля,
рамантыка,
і мроі,
і намеры.
Ці помніш ты,
як у адну мінуту
жыццё загнала нас
у пастку зманам?
Схапіліся мы.
Позна.
Доля люта нас зламала.
Нам вочы, бы звярам зыманым, волі
ўмольна
просячы ў фартуны,
свяціліся
надзеяй на ратунак.
А ты быў юны,
я — таксама юны!..
Пасля… пасля
нянавісць з кожным разам
усё глыбей урэзвалася ў сэрца.
І, як гангрэна
ці хутчэй праказа,
душу губіла
ў цяжкай паняверцы.
Яна пляла бязлітасна цянёты
трывожных сноў,
адчаю і журботы,
яна труціла кроў,
яна цвяліла раны,
але было шчэ рана, вельмі рана…
А ў вышы —
у аблоках —
о, дзівосы! —
зіхцела крылле чаек непаўторна.
І, як слюда, іскрыліся нябёсы,
сінела неабдымная прастора,
хаця за край яе ўсё болей, болей
распаласканых ветразяў
сплывала
й знікала ў вечаровым наваколлі,
ды мы аслеплі ад святла навалы.
Мінула ўсё. Але раней з табою
мы беды напалам усе дзялілі,
і я хачу сказаць табе пра тое,
што перамог зняверу і бяссілле.
Цяперашні настрой мяне спыняе
прыставіць пісталет
сабе
да скроні,
а ў сэрцы гнеў ды злосць
перамяняе
ў змаганне,
што кіпіць
бурліва
сёння.
І мы яшчэ затрызнім
Філіпінамі,
і зорамі буйнымі
Фамагусты,
і страпянёмся сэрцамі бадзёра,
і зноў палюбім караблі з судзінамі
на сініх ды бязмежных хвалях мора,
дзе дыхае трапічны вецер густа.
Упала ноч.
І карабель павольна
спявае,
навявае прагу веры.
О, як жыццё люблю я неспатольна!
І ненавіджу
зманныя
хімеры…
Ясней за ясны дзень: мы немінуча
галовамі праб’ём ільдоў грамаддзе.
І сонца,
наша сонца,
шчэ сляпуча
заззяе на пахмурным
даляглядзе.
І хай яно
пасля
агністым промнем
мне, быццам матыльку, апаліць крылле.
Не стану наракаць на лёс,
бо помню,
што ўсё адно навек
засну ў магіле.
Але памерці ў час,
калі страсае
зямля
з сябе
атрутлівую плесню,
калі мільёны душ уваскрасаюць —
вось гэта песня,
гэта, праўда, песня!